– Вот-вот, живительный, – сказал Арагорн. – И если вы, сударыня, взаправду любите правителя своего Фарамира, то без лишних слов и так же быстро, как они у вас вылетают, обыщите весь город и добудьте мне княженицы, хоть один листок.

– А если в городе ее нет, – добавил Гэндальф, – придется мне ехать в Лоссарнах с Иоретой: сестер ее навещать не будем, а княженицу найдем. Вот сядет она на Светозара – поймет, что значит «быстрее».

Иорета ушла, и Арагорн велел женщинам вскипятить воды. Потом взял руку Фарамира и потрогал его лоб, обильно увлажненный холодной испариной. Но Фарамир не шелохнулся, он уже почти не дышал.

– Отходит, – сказал Арагорн, повернувшись к Гэндальфу. – И не в ране его беда. Погляди, рана подживает. Если бы его поразил дротик назгула, он бы умер прошлой ночью. Наверно, дротик был хородримский. Кто его выдернул? Его сохранили?

– Выдернул я, – сказал Имраиль, – и рану я перевязывал. А дротик выбросил, хранить его мне и в голову не пришло, не до того было. Теперь я вспоминаю: да, обыкновенный хородримский дротик. Но я-то подумал, что его метнули сверху – с чего бы иначе Фарамир так занемог? Рана была неглубокая. В чем же тогда, по-твоему, дело?

– Смертельная усталость, душа не на месте из-за отца. Тут еще рана, а главное – Черная Немочь, – сказал Арагорн. – Он противился ей с железным упорством: ведь мертвенная тень нависала над ним задолго до битвы у крепи. Ну, и одолела все-таки Немочь, когда он бился из последних сил. Да, похоже, что я опоздал!

Тут явился травовед.

– Ваша милость изволили спрашивать княженицу, как ее называют в народе, – сказал он, – иначе говоря, ацэлас, Или целему, которая звалась по-валинорски…

– Именно ее я изволил спрашивать, – перебил Арагорн, – и неважно, где она звалась ацеа аранион, а где княженицей; есть она у вас?

– С вашего позволения, сударь! – сказал тот. – Я вижу, ваша милость не только воитель, но и знаток древних сказаний. Но увы, сударь, нет у нас в Палатах Врачеванья упомянутой травы, ведь мы здесь пользуем лишь тяжелобольных или тяжелораненых. Между тем упомянутая трава особой целебной силы не имеет, она лишь очищает воздух, источая легкое благоухание, ну, пожалуй, еще бодрит немного. Не судить же о ней по старинным стишкам, которые, может статься, помнит и наша добрая Иорета:

Смысла в них, сами изволите видеть, ни на грош, но мало ли что застревает в памяти старух знахарок. Впрочем, кое-кто – верно, тоже по старой памяти – пользует настоем целемы головную боль.

– Именем Государя заклинаю, – воскликнул Гэндальф, – пройдитесь скорее по домам: быть может, у какого-нибудь не столь многомудрого старца она и правда сыщется!

Арагорн опустился на колени у ложа Фарамира, положил руку ему на лоб – и те, кто был в палате, стали свидетелями тяжкого боренья. Лицо Арагорна посерело от усталости, время от времени он призывал Фарамира, но зов его звучал все тише, как бы издалека, будто он уходил в какую-то темную узкую долину, искал того, кто там заблудился.

Впопыхах прибежал Бергил с шестью длинными листьями в тряпице.

– Вот княженица, сударь, – сказал он, – только не очень-то свежая, недели уж две как сорвана. Такая годится или нет? – И, поглядев на Фарамира, он расплакался.

– Сгодится и такая, – сказал Арагорн, улыбаясь ему. – Кажется, худшее позади. Оставайся в палате и приободрись!

Он взял два длинных листа, подышал на них, растер в ладонях – и в палате повеяло живительной свежестью, точно самый воздух заискрился и затрепетал. Затем он опустил листья в принесенную чашу с кипятком, и у всех посветлело на душе: пахнуло росистым утром в том лазурном краю, о котором даже сиянье земной весны – лишь бледное напоминанье. Арагорн легко поднялся на ноги и с улыбкой в глазах поднес чашу к бледному лицу Фарамира.

– Ну и ну! Кто бы мог подумать? – обратилась Иорета к сиделке. – Травка-то, оказывается, не простая. Мне вспомнился Имлот-Мелуи – я ведь там выросла, и розы там такие, хоть Государя ими венчай.