Фродо не захотел отвечать Боромиру.

– Об этом, я думаю, не нужно рассказывать, – убежденно повторил он за Пином и Гимли.

– Будь начеку! – посоветовал ему гондорец. – Неизвестно, какие у нее намерения…

– Известно! – перебил Боромира Арагорн. – А вот ты не знаешь, о чем говоришь. На этой земле нет места Злу: оно умирает даже в помыслах лиходеев, если они приносят его с собой… правда, порою погибают и лиходеи – но только те, для которых Зло стало единственной основой жизни. Так что сегодня я усну спокойно – впервые с тех пор, как покинул Раздол. Надеюсь, наши невзгоды и горести хотя бы на время канут в небытие. Нам необходимо как следует отдохнуть. – Арагорн лег и мгновенно уснул.

Вскоре уснули и остальные Хранители. Их не тревожили даже сновидения, а спали они необычайно долго. Когда, проснувшись, они вылезли из шатра, в небе светило серебристое солнце, а над круглым водоемом высокого фонтана круто выгибалась яркая радуга.

Спокойно-светлые, словно капли росы, искрились над Галадхэном ясные дни, и вскоре Хранители потеряли им счет; иногда с востока наползала туча, но, пролившись дождем, быстро выцветала и уплывала стайкой облачков на запад: день ото дня становилось теплее, прозрачный воздух казался весенним, однако в мягкой лесной тишине по-прежнему ощущалось дыхание зимы. Хранители гуляли по окрестностям Галадхэна, плотно ели и много спали, но их житье не казалось им скучным – видимо, они очень вымотались в пути.

Владыки больше не призывали гостей, а другие эльфы, жившие в Крепости, почти не знали всеобщего языка. Хэлдар, пожелав им счастливого пути, снова отправился на северную границу – теперь там стояла сильная дружина. Леголас постоянно пропадал у сородичей, он даже редко ночевал в шатре и только обедать приходил к Хранителям.

Болезненная, как свежая рана, тоска, не дававшая Хранителям говорить о Гэндальфе, постепенно сменилась благодарной грустью, и теперь они часто его вспоминали. Порой в мелодичных эльфийских песнях им слышалось имя сгинувшего друга – лориэнцы тоже оплакивали мага. «А митрандир э сэрвен», – печально пели жители Галадхэна; они, как сказал Хранителям Леголас, называли Гэндальфа Серым Скитальцем. Но переводить их песни Леголас отказывался – говорил, что ему недостанет искусности, – да и горькая печаль, по его словам, вызывала желание не петь, а плакать.

Первым, кто переплавил свою горечь в песню, оказался, как это ни странно, Фродо, хотя обычно песен не сочинял и даже в Раздоле, слушая эльфов, сам он почти никогда не пел, даром что помнил множество песен. А сейчас, прислушиваясь к лориэнским напевам, неожиданно для себя создал песню о Гэндальфе. Но, когда он попытался спеть ее Сэму, она распалась на неуклюжие куплеты – так рассыпаются сухие листья под порывами ветра. И все же он ее спел:

– Ишь, а ведь вы скоро превзойдете Бильбо! – выслушав песню, восхитился Сэм.

– Куда мне, – возразил Фродо. – Но что мог, я сделал.

– Только, знаете, сударь, хорошо бы еще придумать, какой он был искусник насчет всяких фейерверков. Что-нибудь вроде такого вот куплета:

хотя он устраивал все еще чудесней.

– Ну, это уж ты сам опиши. Или, может, опишет когда-нибудь Бильбо. А я больше говорить сейчас про Гэндальфа не в силах. И не знаю, как расскажу об его участи Бильбо…

Фродо и Сэма одолевало беспокойство. Они решили прогуляться по лесу, но в тихих, ласково прохладных сумерках обоим казалось, что исполинские ясени шелестят им про скорое расставание с Лориэном.