Выход был прегражден, но не камнем, а чем-то пружинисто-податливым, однако неодолимым. Воздух снаружи сочился, свет – ничуть. Они снова ринулись напролом и опять были отброшены.

Подняв светильник, Фродо пригляделся и увидел серую завесу, которую не проницало и даже не освещало сияние звездинки, точно это была тень бессветная и для света неприступная. Во всю ширину и сверху донизу проход затянула огромная сеть, по-паучьи тщательно и очень плотно сплетенная, а паутина была толщиной с веревку. Сэм мрачно рассмеялся.

– Паутинка! – сказал он – Всего-то навсего? Но каков паук! Долой ее, руби ее!

И он с размаху рубанул мечом, но паутину не рассек. Она спружинила, как тетива, свернув клинок плашмя и отбросив руку с мечом. Три раза изо всей силы рубанул Сэм, и наконец одна-единственная паутинка перерубилась, свилась и свистнула в воздухе, задев Сэмову руку: он вскрикнул от боли, сделал шаг назад и поднес руку к губам – подуть.

– Ну, этак мы за неделю не управимся, – сказал он. – Что будем делать? Как там глаза – не появились?

– Да нет, не видно, – сказал Фродо. – Но меня их взгляд не отпускает; не взгляд, а может, помысел – они быстро что-нибудь надумают. Как только светильник ослабеет или угаснет, они явятся тут же.

– Ну, влипли все-таки! – горько сказал Сэм, но гнев его превозмогал усталость и отчаяние. – Чисто комары в марле. Чтоб этот Горлум лопнул! Фарамир обещал ему скорую и злую смерть, так вот чтоб поскорее!

– Нам-то что с этого, – сказал Фродо. – Погоди еще! Попробуем Терном – все-таки эльфийский клинок, а в темных ущельях Белерианда, где его отковали, водилась паутинка в этом роде. А ты постереги и в случае чего отгони глаза. Вот, возьми звездинку, не бойся. Держи ее повыше и смотри в оба!

Фродо подступил к плотной серой сети, полоснул по ней между узлами широким взмахом меча и быстро отскочил. Блистающий голубой клинок прорезал паутину, как лезвие косы – траву: веревки-паутинки взметнулись, скукожились и обвисли. Для начала было неплохо.

Фродо рубил и рубил, пока не рассек всю паутину, сколько хватало руки. Свисавшее сверху охвостье покачивалось на ветру. Вырвались из ловушки!

– Пойдем! – крикнул Фродо. – Скорей! Скорей!

Его обуяла дикая радость спасения из самых зубов смерти. Голова у него кружилась, как от стакана крепкого вина. Он с криком выскочил наружу.

После зловонного мрака черная страна показалась ему светлым краем. Дым поднялся и немного поредел; угрюмый день подходил к концу, и померкли в сумерках красные зарницы Мордора. Но Фродо чувствовал себя как при свете утренней надежды. Он у вершины стены, еще чуть выше – и вон Кирит-Унгол, щербина в черном гребне между каменными рогами. Рывок, перебежка – и на той стороне!

– Вон перевал, Сэм! – крикнул он, сам не замечая, до чего пронзительно: высоким и звонким стал его голос, освобожденный от смрадного удушья. – Туда, к перевалу! Бежим, бежим – мы проскочим, не успеют остановить!

Сэм бежал за ним со всех ног, но и на радостях не терял осторожности и озирался – не покажутся ли глаза из-под черной арки прохода, да, чего доброго, не только глаза, а вся туша, страх подумать, кинется вдогонку. Плохо они с хозяином знали Шелоб. Из ее Логова был не один выход.

Исстари жила она здесь, исчадие зла в паучьем облике; подобные ей обитали в древней западной Стране Эльфов, которую поглотило море: с такой бился Берен в Горах Ужасов в Дориате, а спустившись с гор, увидел танец Лучиэнь при лунном свете на зеленом лугу, среди цветущего болиголова. Как Шелоб спаслась из гибнущего края и появилась в Мордоре, сказания молчат, да и маловато сказаний дошло до нас от Темных Времен. Но была она здесь задолго до Саурона, прежде чем был заложен первый камень в основание Барад-Дура. Служила она одной себе, пила кровь эльфов и людей, пухла и жирела, помышляя все о новых и новых кровавых трапезах, выплетая теневые тенета для всего мира, ибо все живое было ее еще не съеденной пищей и тьма была ее блевотиной. Ее бесчисленные порождения, ублюдки ее же отпрысков, растерзанных ею после совокупления, расползлись по горам и долам, от Эфель-Дуата до восточных всхолмий, Дул-Гулдура и Лихолесья. Но кто мог сравниться с нею, с Великой Шелоб, последним детищем Унголиант, прощальным ее подарком несчастному миру?