Начало
Команда Статьи Пресса Мультимедиа Галереи За кадром Актеры Промо Обои О создании Ссылки Новости Юмор Транскрипты |
Вдруг Фарамир пошевелился, открыл глаза, увидел склоненного над ним Арагорна – и взгляд его засветился радостью узнаванья, и он тихо промолвил: – Государь, ты вызвал меня из тьмы. Приказывай – я повинуюсь. – Очнись и бодрствуй, не блуждай более в сумраке, – сказал ему Арагорн. – Перемогай усталость, отдохни, подкрепись и жди моего прихода. – Исполню все, как велишь, – отвечал Фарамир. – Государь воротился в Гондор, и с ним одоленье немочей! – Так до свидания же! – сказал Арагорн. – Я пойду к другим раненым. И он вышел из палаты с Имраилем и Гэндальфом, а Берегонд и сын его остались возле Фарамира, они себя не помнили от счастья. Пин пошел за Гэндальфом и, притворяя дверь, услышал возглас Иореты: – Государь! Нет, вы слышали? А я что говорила? Я же сказала: "В руках Государя целебная сила. И вскоре по городу разнеслась молва, что в Минас-Тирит явился Государь, что он не только воитель, но и целитель. Подойдя к Эовин, Арагорн сказал: – Страшный удар был ей нанесен, и жестокое она получила увечье. Но сломанную руку перевязали искусно, и рука срастется – стало бы сил выжить. Перебита левая рука, однако смертью грозит ей правая – та, в которой был меч. Она хоть и цела, но омертвела. Злой рок выпал царевне: чтобы сразиться с таким могучим и ужасным противником, надо быть тверже стали, иначе непомерное усилие сгубит тебя самого. А она вступила в гибельный поединок – она, прекрасная дева, украшение царственного рода. И мнится мне, что она искала испытанья превыше сил. Когда я впервые увидел ее, я был поражен: она сияла, как лилия, стройная и горделивая, но не хрупкая, а точно выкованная из стали эльфийскими искусниками. Или, может быть, подобная оледенелому цветку, скорбно-пленительному и обреченному смерти. Ведь скорбь снедала ее давно, не так ли, Эомер? – Дивлюсь я, Государь, что ты обратился ко мне, – отвечал тот. – Я ничуть не виню тебя, ты и здесь безупречен; однако же сестра моя Эовин, покуда не довелось ей увидеть тебя, вовсе не была подобна оледенелому цветку. Мы разделяли с нею тревоги и заботы в те злосчастные времена, когда Гнилоуст правил именем конунга; конечно, ей приходилось горевать. Но скорбь ее не снедала! – Друг мой, – сказал ему Гэндальф, – ты разъезжал на любимом коне по ристанийским полям и сражался с врагами, а она хоть и родилась женщиной, не уступит тебе ни отвагой, ни силою духа. И однако же она осуждена была ухаживать за стариком, которого любила, как отца, и видеть, как он впадает в жалкое слабоумие. Незавидной, наверно, казалась ей участь клюки дряхлого старца, а такова и была ее участь. Ты думаешь, Гнилоуст отравлял только слух Теодена? «Слабоумный выродок! Твой Дом Эорла – навозный хлев, где пьяные головорезы вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье ползает среди шелудивых псов!» Помнишь эти слова? Их произнес Саруман, наставник Гнилоуста. О, конечно, Гнилоуст выражался хитрее и осмотрительнее. А сестра твоя молчала из любви к тебе, из преданности долгу – иначе с губ ее могли бы сорваться очень жестокие речи. Но кто знает, какие слова повторяла она в одиночестве, в глухие ночные часы, когда вся жизнь ее казалась ей загубленной, а дворец – темницей или золоченой клеткой? Эомер промолчал, глядя на сестру и заново перебирая в памяти прошедшие годы. Арагорн же сказал: – Я знаю, о чем ты говоришь, Эомер. И поверь мне, горестно и мучительно видеть любовь, которой из-за тебя суждено остаться безответной. Тоска грызла мое сердце, когда я оставил опечаленную царевну в Дунхерге и ступил на Стезю Мертвецов; и на страшном этом пути страшнее всего мне было за нее. Но, все-таки скажу тебе, Эомер, что тебя она любит по-настоящему, знает и любит, а я лишь пробудил в ней взлелеянные мечты о славе, о подвигах, о дальних краях. Быть может, я и смогу вернуть ее из долины мрака. Но что ее ждет здесь – надежда, забвение или отчаяние, этого я не знаю. Если отчаяние, то она все равно умрет, его исцелить я не властен. УВЫ! Неужели она исчахнет, овеянная славой! Арагорн склонился и поглядел ей в лицо, и оно было белее лилии, холоднее снега, тверже каменного изваяния. Но он поцеловал ее в лоб и тихо промолвил: | |